Классный журнал

Татьяна
Гончарова

Танго до бесконечности

И будто бы предчувствуя беду,

прохожие толпятся у забора,

снедает их тяжелая забота:

а что с тобой имеем мы в виду?

Мы бабу лепим — только и всего.

О, это торжество и удивленье,

когда и высота  и удлиненье

зависят от движенья твоего.

Ты говоришь: — Смотри, как я леплю. —

Действительно, как хорошо ты лепишь

и форму от бесформенности лечишь.

Я говорю: — Смотри, как я люблю.

Белла Ахмадулина

Белый от дефицитного этой зимой снега Арбат. Улыбается картонными лицами великих. Прячет под шуршащим полиэтиленом ушанки и матрешки. Зазывает погреться в чайные. В моих наушниках звучит аргентинское танго. Черт ногу сломит, чтобы понять этот ритм. Раз, шаг, два, синкопа — шаг. Ну как в это вписаться — если у тебя нет слуха, если ноги прошиты привычным «раз‑два», если вся улица отстукивает в такт две четверти? Пешеходы с лицами, отражающими окружающую серость, «раздвакают» себя до метро. Некоторые, как пионеры, шагают маршем. На четыре.

В по‑весеннему чуть распахнутом пальто «летящей походкой» мимо меня проплывает красотка. Что‑то она не попадает со всеми в такт. Румяная. Сбивает «снег с каблучка». Исчезает. Дверь синкопированным доводчиком придерживает пространство за ней и медленно подтягивается. Похоже, чтобы оставаться в ритме танго, — мне туда.

У красотки свидание с мужем и со мной. Он ждет уже внутри, она немного опоздала — искала парковку во дворах. Столик слишком мал для двоих. Я не успеваю оглянуться, как Александра вместе с мужем подхватывают соседний столик на чугунных ножках и организовывают пространство на троих.

Рядом с витой ножкой столика постукивает острый носик сапожка на восьмисантиметровом каблуке. Подвернутая брючина кокетливо оголяет черный блестящий протез, который эффектно конкурирует со второй ногой. После автокатастрофы, которая произошла двенадцать лет назад, когда Александре Одоевской был двадцать один, она сдала на права, научилась верховой езде, закончила магистратуру по специальности «психолог», вышла замуж, вместе с мужем открыла НКО «Вселенная киборгов» и создала частную танцевальную школу «Кибертанго».

Саша начала танцевать. Новая бесконечность без конечности. Родившись заново после двухнедельной комы, она предложила своей жизни такое танго…

«Давайте я сразу расскажу вам про ногу, — решительно берет в свои руки разговор Саша. — Да смотрите вы на нее спокойно, это мой элегантный аксессуар. Просто иногда раздражает, когда на уроках танго, где я педагог, ученики косятся и предлагают стульчик: “Ой, инвалид, ножка болит…” А может, не надо? А может, ты посидишь? Все это неуместно в рамках занятия. Я уже пришла сюда и сама разберусь, больно мне или нет».

И Саша, изящно согнув киберногу, рассказывает: значит так… протез индивидуальный, вот здесь на кнопочке, с вариативной стопой. Регулируется под высоту каблука. Можно сделать и выше, но тогда коленка не разгибается.

С иронией героя советского кинофильма — «поскользнулся, упал, потерял сознание, очнулся — гипс» — Саша рассказывает о том, что случилось девять лет назад.

А было так: молодой человек после летней прогулки подвозил девушку домой. Машина попала в аварию. Из пассажирского сиденья Сашу буквально выпиливали. Сломаны обе ноги, бедро. Ушибы внутренних органов. Черепно‑мозговая травма. Левая нога — открытый перелом. «Она там болталась. Но я этого не помню. Не видела. Даже не больно было от шока». Этот перелом не сросся. Гангрена… сепсис… две недели в медикаментозной коме. Очнулась уже без одной ноги и с металлической конструкцией на шурупах в другой. Парень, который вез Сашу, предложил ей руку и сердце. Но она… отказала. Взяла паузу — оглядеться. Нужно было время, чтобы последовательно пережить все стадии пресловутой «работы горя», а там посмотрим…

Шли месяцы реабилитации. Пробы совладать с новым телом были скучными, болезненными и часто казались бессмысленными. Через три года после аварии в одном из реабилитационных центров Александра встретила Бориса, преподавателя аргентинского танго с двадцатилетним стажем. Сложно сказать, что на том этапе привлекло его.

Хотелось помочь, хотелось влюбиться? Но до свадьбы дело дошло, когда Саша уже вовсю бегала на ночные милонги, а потрясенные ее красотой партнеры стояли в очередь, порой даже не подозревая, что она танцует на протезе.

Первое время Саша танцевала в кроссовках и брюках.

Борис намного старше Саши. Он один из тройняшек в семье. Братьев повсюду таскали вместе — в школу, на кружки, на спорт. И когда ему исполнилось семнадцать, он принял решение отделиться. Свернуть с предопределенного трека «куда братья, туда и я, так удобно родителям». Отправился учиться бальным танцам в тогдашний ДК ЗИЛ.
 

Очень быстро набрал силу, мастерство и к моменту окончания института пошел не инженером‑технологом текстильного оборудования, а преподавать танцы для профессионалов.

Потом — рождение сына и смерть жены. Борис устроился работать в школу, где учился сын. Там танцы были обязательным предметом. Вместо физкультуры. Так они вместе шли «на работу», а вечером — в магазин и домой. Сын вырос, живет самостоятельно. А Борис решил посвятить себя аргентинскому танго.

Саша до аварии жила на полную катушку. Учеба, конфликты с родителями, институт. Училась в педагогическом на дизайнера. Были компании, романы, расставания. И вдруг — пустота. Ужас и страх родителей, сочувствующие лица, в которых отражается пожизненная жалость, бедность и ощущение несчастья. В голове стучало: так не должно быть. Так — не будет.

Мы пьем кофе, Борис сжимает Сашину руку и смотрит на нее так, будто женился на ней только вчера, хотя вместе они уже шесть лет.

«Я не знаю, существует ли магия, но что‑то внутри сказало мне: ты должен это сделать. Это то направление, в котором ты должен двигаться. У меня тогда была партнерша, мы готовились к чемпионату. Но постепенно все остальные интересы отвалились. Саша пришла на одну из реабилитационных программ, где я преподавал. Мы начали заниматься. Много. Придумали название нашего проекта — “Кибертанго”. И пошло‑поехало — совместная работа, конкурсы, выступления. И наконец, создание НКО, главная идея которого — общедоступность, или, по‑современному, инклюзия. Раньше, когда я преподавал, ученики подходили и говорили: “Ой, у меня проблемы. Я не смогу”. А я отвечал: “Это не проблемы, это сложности. Вот если бы у тебя ноги не было, вот это была бы проблема”. С момента, как я стал танцевать вместе с Сашей, я говорю: и это не проблема. Когда ты без ноги.

Однажды мы с Сашей пришли посмотреть соревнования по кибатлетике — там люди без рук, без ног, на протезах выполняют разные спортивные задачи. Это был большой‑большой павильон на ВДНХ. Много зрителей, и вот соревновались эти кибатлеты. Мы с Сашей смотрим на них и говорим друг другу: “А вот представь, что они не бегают здесь через полосу препятствий, не по стремянкам лазают и яблоко в зубах держат, а танцуют”. Играет музыка, и они счастливые, красивые, в костюмах и платьях… танцуют. И тогда родилась идея начать заниматься с людьми на протезах. Сейчас они смотрят на Сашу и понимают, что это возможно, реально и нужно каждому из них. Сашина история, ее воля и упорство, конечно, мотивируют других, но все‑таки помимо мотивации важна и методика обучения. Мы долго оттачивали подход».

На следующий день я отправляюсь изучать уникальную методику инклюзивного танго. Меня знакомят с Юрой и Дашей. У Юры ампутирована только ступня. У Даши — протез до колена.

«Только недавно я поняла, что совершала огромную глупость, скрывая от всех свой протез. Носила только брюки. Изображала, что натерла или подвернула ногу. Я учитель математики. Занималась с учениками дома. Теперь, когда я стала танцевать с Борей и Сашей, выступать, носить юбки, я увидела мир вокруг себя. Вообще другой мир. Людям хочется со мной общаться. Я все время на виду, в центре внимания. И не как инвалид, а как человек, счастливый. Счастливый в том числе и своим “каминг‑аутом”», — рассказывает Даша. Белокурая, в голубом платье, она легко подхватывает еще пока скромного, осторожного с новым протезом Юру и кружится с ним под музыку. Завтра им выступать перед зрителями. И тут не важно, кто на них смотрит — дети, пенсионеры или участники какого‑то крупного чемпионата.

«Они должны выступать, понимаете? Это самое главное. Не просто уметь, а выступать. Танцевать вместе со всеми. В идеале я вижу картину, когда на танцевальную вечеринку, на сальсатеку, на милонгу приходят люди с инвалидностью, на протезах. Они танцуют и получают от этого удовольствие. Общаются. Я хочу сделать общество инклюзивным. Для моей Саши. Для всех. Потому что сейчас очень часто говорят про эту модную инклюзию, но на самом деле продолжают проводить “инвалидские мероприятия”. Простите, но инклюзия — это когда люди на равных взаимодействуют. И у нас пока этой культуры почти нет. Одно название».

Борис и Саша терпеливо объясняют своим ученикам теорию. Человек с протезом не может использовать для баланса как минимум стопу. Иногда и колено. Задача, чтобы один брал на себя функцию дополнительной опоры для другого.

Через объятия, через руки.

Получается, что партнерша, хоть на одной ноге, хоть на протезе, куда бы ни пошла в танце, — всегда стабильна.

«Мы работаем с девочками, у кого более сложные ампутации, чем у Саши. С коленным модулем или почти с тотальной потерей ноги.

Объятие. Объятие — вот что важно. Объятие партнера позволяет распределять вес. Девушка, девочка, женщина не хватается, не висит, не падает. Она — импровизирует. Она свободна. Утрата чувства свободы — ментальной, физической — это главная сложность. Когда мы ходим, мы чередуем опоры, ноги. То на одной ноге стоим, то на другой. В аргентинском танго именно так и задумано — ноги почти не отрываются от пола. Мы как на коньках.

Знаете, в какой‑то момент я понял, что именно этот танец не теряет красоты, когда его исполняет человек с протезом. Идея методики и самого танцевального шага заключается в том, чтобы все время контролировать равновесие тела за счет двух опор для построения вертикали и обеспечивать стабильную горизонталь. Мозг, чтобы импровизировать и расслабиться, должен знать, где находится горизонталь», — объясняет Борис.

Координаторика и внутренний смысл танго, казалось бы, давно определены — «вертикальное воплощение горизонтальных желаний». Но Борис настаивает, что аргентинское танго — это социальный, а не эротический танец. Верится с трудом, особенно когда Саша говорит, что в танго попа и спина парт-нерши — лицо пары, и спешит в магазин за платьями и новыми туфлями. У нее с нарядами — классические отношения нарцисса и жертвы. Жертве кажется, что появился шанс, что она встретила своего человека на всю жизнь. Она сияет от счастья, что ее выбрали… Но очень скоро хозяин запирает ее дома и отправляется на поиски новых впечатлений. В магазине платья пытаются привлечь Александру блестками, открытой спиной, разрезом до бедра. Она выбирает, примеряет, покупает. Но после одного‑двух выходов наряды отправляются в шкаф и должны терпеть Сашины новые увлечения. Как в «Саге о Форсайтах» у Голсуорси: в этом платье Ирен была на балу и приеме, теперь его можно носить только дома.

Бориса и Александру ждут с выступлением на очередном фестивале. Уже с прической, снова на каблуках Саша влетает в гримерку. Быстро помогает Борису выбрать одну из трех бабочек под смокинг. Заныривает в полупрозрачное искристое платье и спешит попробовать пол. Это важно. Музыка…

Кажется, что‑то пошло не так. Саша садится и быстро отстегивает протез. Растирает колено. Что‑то не то с паркетом. Слишком сильная адгезия.

«Левой ногой я не могу себя выталкивать, а правая не скользит. И в танце сейчас это ощутимо и неприятно даже. Но я же не могу на всех выступлениях зависеть от качества пола. Сейчас пройдет».

Зато она может зависеть от качества партнера.

Музыка. Сначала — медленно. Женщина в танго двигается всегда спиной вперед. Саша сейчас — портовая девушка из Буэнос‑Айреса. Аксессуар, как она называет свой протез, ведет себя соблазнительно и нагло. Беззвучно, как блестящая на солнце змея, он взлетает под девяносто градусов и обвивает ногу сгорающего от вожделения и восторга моряка. Но… Кажется, я начинаю что‑то понимать про этого аргентинского фраера. Здесь дело не в многолетней привычке танцора элегантно обращаться с женщиной, не в пользовании моментом, не в любовании собой и способности цитировать мудрецов — от Конфуция до Жванецкого. А Борис в этом смысле ловок не хуже, чем в танго. Глядя на него, невозможно не почувствовать себя той, которая должна быть любима, согрета. Той, которая рождена жить в этом неуловимом балансе восторга и утешения. Конечно же, Саша не могла в него не влюбиться.

«Женщина никогда не видит, куда идет, она не может вести. А если она давит на партнера, то это ее личная сексуальная драма. На самом деле роль партнера — сообщить женщине, где есть свободное пространство. Всё. А она еще подумает — удобно ей или неудобно. Она может не захотеть куда‑то двигаться. А он обязан ее поддержать. Но в целом в танго мужчина — это хаос. Он создает движение, а женщина — порядок. От нее зависит, чтобы его не разбросало во все стороны. Она является системой координат. И конечно, она должна знать себе цену. Быть долгожданной, а не безотказной».
 

Ну как устоять перед такой философией? Просто дело в том, что это не треп испанского жиголо. Это то, что он шаг за шагом, когда надо в настороженной стойке, иногда на цыпочках, а если нужно — в рисковом прыжке делает для своей подруги. И вот она уже не юная растерянная Ассоль с корзинкой корабликов на продажу, а пронзительная, бесстрашная ростра на носу корабля, сквозь шторма ведущая своего героя к неизвестности.

Вечером мы едем вместе на машине. Подкидываем Бориса до метро и продолжаем разговор. Саша за рулем. Ручное управление хоть и предусмотрено в ее машине, но давно не используется. Кто‑то впереди настырно сигналит. Требует, чтобы Саша пропустила.
 

«Ну какое им назад, они и вперед еле передвигаются. Эти мужчины», — ворчит Александра, давит на гашетку и, как и положено в танго, «спиной партнерши» обгоняет какого‑то нерасторопного бедолагу на аварийке.

Воскресным утром на мастер‑классе в центре московского долголетия собирается больше десяти пожилых пар. Окна занавешены, свет приглушен, мерцает прожектор с цветными фильтрами — Борис привез его с собой для атмосферы.

«Так… Сильным разминка не нужна, слабым разминка не поможет. Начинаем сразу танцевать».

У Бориса есть туфли на высоких каблуках. Он иногда их надевает, чтобы чувствовать себя на месте партнерши и показывать мужчинам, что делать.

По кругу двигается десять пар «бывших» старичков и старушек. За дверьми остаются удобные для артритных ног мокроступы, темные — чтоб не пачкались — куртки, пакетики, авоськи. Здесь — тонкие колготки, облегающие платья, яркие босоножки, отглаженные рубашки, запах духов.

В танго они уже поднаторели за месяцы занятий. Синхронность движений, фантазия, открытость… Какой тут, к черту, стыд. Они открыты и смелы, как маркесовские любовники из романа «Любовь во время чумы», дорвавшиеся друг до друга лишь после семидесяти. Только чума здесь коннотирована не смертью, а вирусным амором, который распространяют вокруг себя Саша и Борис.

Борис останавливает одну из пар. Он разговаривает с пенсионерами на «ты», но здесь, кажется, это уместно:

«Ну что ты делаешь! Нельзя ломать объятия. Держи. Не отворачивайся. Стой. Руками не помогай себе. Не помога‑а‑ай. Поняла? Пускай он двигает тебя сам. Он сможет».

Танго — это по сути танцевальный конструктор. Есть шесть шагов. И несколько базовых элементов. Смена направления. Идея — в осмыслении музыки. Если у женщины нет фантазии, хорошему партнеру с ней будет просто… скучно.

Иногда Саша прикрикивает на семидесятилетнего ученика: «Не надо на меня давить, я не шкаф!» И продолжает: «Вот наш мужчина избалован и не способен контролировать свои движения. А должен. Он начинает применять физическую силу — толкать и пихать женщину. И с собой он справиться не может».

В школе аргентинского танго для обычных, «нормотипичных» людей Александра и Борис работают три раза в неделю по три‑четыре часа. То они вместе что‑то показывают. То расходятся по ученикам. Здесь нет молодежи. Танго согревается в ладонях и долго пьется небольшими глотками, как выдержанный коньяк. Вечерняя радость после дневной суеты для зрелых людей. Время подумать о смене темпа, а может, и профессионального трека. Суета — вот единственный способ испортить коньяк, испортить танец, объясняет Александра новичкам.

«На самом деле основная моя задача как педагога — это понять, зачем ко мне пришел человек. Какую проблему он решает при помощи танца. Это же все видно. Как он дышит, так и пишет. У людей постепенно меняется поведение, реакции, восприятие себя, окружающего мира. По мере того как он учится танцевать, выстраивать отношения с партнером в танго. Я не лезу в их личную жизнь, но, очевидно, если я пойму, с каким внутренним конфликтом, с каким качеством сопротивления, с каким отношением к противоположному полу пришел человек, — я пойму, как найти к нему подход. Как научить. Как помочь. Вот будет стоять на милонге несколько женщин — я уже вижу: эта пришла за тактильными ощущениями, эта — найти мужа, эта — любовника. А эта — топ‑менеджер, руководитель — за знанием, как управлять собой и коллективом».


 

Вечер в одном из московских танцевальных клубов. Невзрачная железная дверь впускает обычных людей в куртках, джинсах, шапках. Дальше — в подвал. Через ресепшен — в раздевалку.

Борю злит, что мужчины в последнее время расслабились. Знают, что их меньше. Он рассказывает, что, когда аргентинцы приезжали, удивлялись: «А чего у вас некоторые мальчики одеты как с дачи приехали, а девочки — такие нарядные? Так не пойдет. Это неуважение к танцу».

В зал уже заходят дамы и кавалеры, вдумчиво переодетые из московской серой рутины в жару, морской воздух, доверие, нежную наивность, под которой хитро скрывается зрелость. Юбки, спины, плечи, тонкие каблуки. Взгляды, приглашения, согласия.

Учеба, магазин с платьями, преподавание — все ради этих нескольких часов в конце недели. От вульгарности, пошлости, похоти защищают прежде всего сложность танца, это тебе не хип‑хоп, и кодигос — традиционные правила этикета танца. Кто эти люди? Профессиональные танцоры? Нет, просто люди. В жизни — врачи, учителя, психологи, айтишники, менеджеры, банковские клерки, бизнесмены. Здесь они — исполнители ролей в спектакле. Нужно при помощи кабесео (взгляда) договориться с дамой о совместном намерении исполнить следующую танду (три‑четыре композиции), подойти к ней. Не подавая ей руки, дождаться, когда она встанет и сделает шаг навстречу. И далее двигаться в танце, против часовой стрелки, по ронде (танцевальному кругу), не задевая соседние пары. Предпочтительно танцевать с разными партнершами. И в перерывах не держаться за руки и не обниматься. Логично — любовь здесь мешает разнообразию. Правила уравнивают шансы всех потанцевать со всеми. И кажется уже не важным, кто лучше, кто хуже. Здесь — пространство безусловного принятия. Даже наоборот, если кто‑то слишком хорошо танцует или слишком «страстно», спектакль, в каком‑то смысле хор, не сложится. Такой амбивалентный расклад получается: моряки, пираты, биндюжники, портовые проститутки, бандитские вдовы — все, кто своим способом существования нарушает общесоциальные законы, — в танце общаются по понятиям. И не вздумай нарушить — откажут в доме и больше не пустят.

Сюда Борис и Александра приходят для себя и друг для друга. Она — в новом платье, том самом, с красными розами, которое выбрали в магазине. Он — в широких брюках, рубашке. Танцуют немного вместе и отпускают друг друга в новые пары. Борис выбирает новую партнершу, как снежный барс, неслышно, но хищно ступая, направляется к ней. Он не унижает ее своим невероятным умением — все‑таки мастер… Он слушает ее тело и включает доступный ей уровень сложности.

«То есть мужчина должен двигаться так, чтобы женщине было комфортно. По‑хорошему ее задача — получать удовольствие, не думать о музыке, о следующем шаге. Поэтому учиться танго должен мужчина. Именно мужчина. Это тяжелый труд. А для женщины танго — возможность быть счастливой, — объясняет Борис. — И еще. Танго учит людей быть друг с другом. Это инструмент самопознания через взаимодействие с человеком. Без слов. Никто тебе не даст такой обратной связи. Здесь не мяч, не ракетка, не весло, не сетка, не ядро… это все холодное. Понятно, есть угол падения, есть угол отражения, ты знаешь, куда отскочит мяч. Но с человеком так не работает».

Сашу много и охотно приглашают. Мирада (когда женщина долгим взглядом приглашает мужчину) ей не нужна. Может, конечно, и сослаться на ногу, чтобы отказаться выходить, если партнер слабоват и будет неинтересно.

«Но я стараюсь не злоупотреблять своей особенностью, когда я на вечерней милонге. А вот в обычной жизни это был вопрос для меня. Если честно, все мы продаемся и покупаемся. Это факт. Раньше я немного злилась на публику и свой протез, на который все глазеют. А потом смирилась. Я поняла, сколько всего мне именно этот элемент дает. Ну кому бы я была интересна, если бы я просто танцевала танго без протеза? Ну вы бы тоже же не пришли, скорее всего. А потом я подумала, что… А я могла бы не носить протез. А я могла бы не справиться с собой. С этим ужасом. Есть люди, которые после травм не протезируются, потому что у них не хватает моральных сил. И как‑то меня это успокоило. Ну просто я вот такая яркая, просто это теперь такая часть меня. Да, зовут меня, приглашают везде с протезом, но разговаривают не с протезом все‑таки, а с живым человеком».

Кажется, история Саши и Бориса — это не та слащавая сказка, о которой мечтают, которая становится предметом зависти или, наоборот, недостижимой, опустошающей своей недоступностью идеалистической мечтой. Но это и не тот случай, когда людей объединила трагедия. Хотя и Саша, и Борис пережили катастрофу. Каждый — свою. Нет. Они просто танцуют. Меняя мелодии, костюмы, ритмы, роли, декорации и смыслы. А сама жизнь — ну просто стены, пол, потолок за обычной железной дверью.

«А знаете, я сейчас понимаю, что танго ошибочно называют танцем одиноких сердец, — говорит Саша, прощаясь со мной. — Я изучаю себя до сих пор. Вот я себя считаю довольно брезгливым человеком. Но здесь — другие правила. Ты не можешь быть в аргентинском танго одиноким. Ты узнаешь человека на ощупь. По его энергетике. Рассмотреть его невозможно — он слишком близко. Для меня это было непросто. Он может что‑то пропустить, ошибиться, вспотеть, в конце концов. Но знаете, танцуя, я понимаю, что люди готовы тебя принимать вот в этом настроении, в этом весе, с волнением, дрожью, сопением, с этим протезом. Они готовы быть с тобой. И если это взаимно, то эта близость — искренняя. Уходит страх и стыд оголенности и непохожести. И тогда открывается будущее. Твое будущее в этом мире».

Вот такая новая бесконечность без конечности получилась в этом кибердуэте. Я не говорю им спасибо. По правилам этикета, по кодигос, сказать спасибо — это значит отказаться продолжать, потому что не понравилось. Просто последняя композиция на милонге, «Кумпарсита», танцуется с самым близким, с тем, с кем пришел. И сейчас, в три часа ночи, Борис захлопывает дверь автомобиля и увозит Сашу домой.

Ночной светофор переведен в желтый мигающий режим. На перекрестке кто‑то поедет, а кто‑то в страхе остановится. В моих наушниках звучит аргентинское танго. Но я уже не путаюсь. И не боюсь синкопы, что с греческого переводится как «обрубание, нарезание на мелкие части». Синкопа — и можно очнуться без ноги. Но синкопа — и «раз‑два» превращается в танго.   


Колонка опубликована в журнале  "Русский пионер" №126. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".